В результате аварии в первый день погибли 2 человека, 134 получили лучевую болезнь (28 из них впоследствии умерли), 200000 человек были эвакуированы. Вокруг ЧАЭС погибли деревья на площади 10 кв. км, выведено из сельскохозяйственного оборота 5 млн га земель. Были уничтожены сотни мелких населенных пунктов, а город Припять стал «городом-призраком», в котором остался только один житель – радиация. Загрязнению подверглось более 200000 кв. км на территории Украины, Белоруссии, России, радиоактивное облако прошло над Восточной Европой и Скандинавией.
Это официальные данные. Но если к этим цифрам прибавить количество людей, получивших повышенные дозы радиации во время ликвидации последствий аварии, и тех, кто получил эти дозы в первые дни после аварии, ничего не зная о том, как опасно выходить на улицу, открывать окна, то по числу пострадавших чернобыльская катастрофа значительно превосходит атомную бомбардировку Хиросимы.
Но тогда, в апреле - мае 86-го, мало кто представлял себе весь масштаб произошедшего. А те, кто представлял, скрывали правду от населения, от средств массовой информации. Привычка «не выносить сор из избы» сыграла злую шутку с людьми, я бы даже сказала, зловещую. Перед аварией в реакторе 4-го блока находилось 180 - 190 тонн ядерного топлива. Считается, что в окружающую среду было выброшено до 30% от этого количества. Руководители ЧАЭС, занижавшие размеры катастрофы и меру опасности для населения, через год предстали перед судом. Но кто вернет людям потерянное здоровье?
Авария такого рода на современной АЭС считалась маловероятной, и потому к ней просто не были готовы.
Первыми, кто ступил на зараженную землю тридцатикилометровой зоны вокруг ЧАЭС (ее называли «зоной отчуждения»), были солдаты (которыми традиционно «затыкали все дыры» в Советском Союзе) и срочно призванные резервисты. С первых дней начали приезжать добровольцы, но их не принимали, потому что очень быстро поняли: брать надо не числом, а умением. И тогда в Чернобыль стали направлять специалистов из всех республик бывшего Союза. Работы по ликвидации последствий аварии были поручены Министерству среднего машиностроения, в чью систему входил и наш город. Уже в конце мая первые степногорские «ликвидаторы» выехали в Чернобыль. Туда направляли дозиметристов, строителей, водителей, связистов, врачей и даже бухгалтеров.
Задача №1 - снизить радиоактивные выбросы из разрушенного реактора и предотвратить еще один возможный взрыв. При этом необходимо было запустить в работу уцелевшие 1 и 2 блоки ЧАЭС и отремонтировать 3 блок, который пострадал во время взрыва. Параллельно велись работы по обвалованию берегов реки Припять, чтобы дожди не смыли радиационную грязь в воду. А чтобы радиация не попала в грунтовые воды, у 4-го блока поставили защитную 30-метровую стену. Одновременно проводилась дезактивация блока: вертолеты распыляли над блоком дезактивирующий раствор, бульдозеры, обшитые стальными листами, для защиты водителей от радиации, снимали вокруг блока 30-сантиметровый слой земли. Эту зараженную землю захоронили в специальных бетонных могильниках. Звучит нелепо, но хоронили не только землю. Лес вокруг ЧАЭС, покрытый радиоактивной пылью, выкорчевали и тоже захоронили.
Все это делалось для того, чтобы снизить уровень радиации, и, наконец, смогли начать работу строители. За рекордно короткий срок лучшие ученые умы страны спроектировали сооружение, которое должно было надежно укрыть ядовитый зев разрушенного реактора. Будущее сооружение получило название «саркофаг».
Какие мрачные, тяжелые слова: «могильники», «зона отчуждения», «саркофаг»… Тяжелые слова, невыносимо тяжелый труд… Многие, работая рядом месяц, два, даже не знали друг друга в лицо, потому что маски не снимали. Там, где старуха смерть с косой в костлявых руках маячила за каждым углом, были все равны. Даже члены правительственной комиссии не носили депутатских значков. Ранги и привилегии перестали иметь смысл. Не имели значения национальность и вероисповедание. Только компетентность, работоспособность, понимание ответственности - только это теперь имело значение.
Самыми сложными были первые 3 вахты 1986 года, каждая по 2 месяца. Почему так мало? Да потому что выдержать больше в том ритме работы, какой был на станции, удавалось не каждому. Работали без выходных. Подъем в 5 часов утра, в 6 – выезжали. Дорога до Чернобыля занимала часа полтора (жили в пионерском лагере «Голубые озера», более чем в 100 км от станции). Потом нужно переодеться в специальную форму, на ноги - сапоги, на лицо – респиратор, на глаза – очки, и в таком виде на станцию. Возвращались часов в десять вечера после напряженного рабочего дня. На сон 5 - 6 часов. Это если не было аврала. А когда требовалась круглосуточная работа, переходили на казарменное положение, и уходили только после получения предельной дозы радиации. И это притом, что состояние у всех было болезненное. С первого дня пребывания на станции начинало першить в горле, было трудно говорить, появлялась сонливость, слабость. А работать надо! Как говорили в войну: «Отступать некуда – позади Москва!», так и ликвидаторам отступать было некуда – в спину смотрели тысячи глаз огромной страны. И люди несли это бремя молча, без суеты и лишних слов. Один из тех, кто во время аварии был на станции и не ушел, остался работать, получив при этом смертельную дозу радиации, молодой электромонтер, сказал перед смертью: «Я выполнял свой долг. Там должен был кто-то работать».

Чернобыль – черная быль. Не знаю, что послужило когда-то поводом дать городу такое название, но в апреле 86-го название города стало его сутью. У всех, кто побывал в Чернобыле после аварии, сохранились схожие первые впечатления от увиденного. Город был серым. Серыми были даже деревья. Невидимый враг находился повсюду. Нельзя было без риска для здоровья отойти по нужде, вдруг наткнешься на кусок графита, источающий радиацию. Поэтому ликвидаторы постоянно носили при себе специальные приборы. Всем выдавалось два прибора: накопительная таблетка («накопитель»), показания которого проверяли каждый день, и дозиметр, его показания снимали через месяц. Хотя не у всех получалось отработать этот месяц. Как оказалось, восприимчивость к радиации у всех людей разная. Кто-то мог отработать 2 - 3 месяца, а кто-то через несколько дней уже «схватил» предельную дозу и его отправляли домой. В Советском Союзе была установлена предельная норма облучения для профессионалов - 5 рентген. В Чернобыле, в связи с аварийной ситуацией, эта норма была увеличена в 5 раз – 25 рентген. Но уже после получения 19 рентген человека переводили на менее опасную работу.
Первыми на «линии огня» всегда были дозиметристы. Хорошо подготовленные, высокопрофессиональные, их сравнивали с разведчиками на фронте. Прежде чем начнутся какие-либо работы, дозиметристы должны были проверить каждый уголок и составить карту радиационной активности. На основании этих измерений врачи отмечали на карте, сколько минут можно работать в той или иной зоне. Дозиметрист мог запретить проведение любых работ, если считал, что это слишком опасно для здоровья людей. Устрашающая фигура дозиметриста в противогазе и свинцовых одеждах стала символом жизни и здоровья всех, кто работал на станции. В Чернобыле почти никто не знал их в лицо, пусть хоть сейчас (если прочтут эти строки) бывшие ликвидаторы аварии на ЧАЭС узнают имена дозиметристов ЦГХК, в буквальном смысле закрывавших находящихся на передовой своим телом. Вот эти имена: Владимир Александрович Курохтин, Анатолий Федорович Панюшин, Геннадий Иванович Конев, Анатолий Иванович Заграй, Софья Рафаиловна Толкачева, Елена Михайловна Кубиц. К сожалению, все имена узнать не удалось.
Я приложила немало усилий, чтобы выяснить, сколько же наших горожан работало в Чернобыле. Как оказалось, точной цифры теперь уже не знает никто. Существует лишь полный список сотрудников, направленных от Степногорского управления строительства. И существует он благодаря усилиям  самих сотрудников СУСа,  в частности,  А.Ф. Глотова и Н.П. Чеснокова, которые бережно собирали для музея СУСа документы, награды, фотографии того периода. В других организациях хранить эту память не сочли нужным. По моим личным подсчетам в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС принимали участие не менее 270 степногорцев. Большая часть из них – сотрудники СУСа. Это Александр Федорович Глотов, Николай Петрович Чесноков, Ислям Костаулетович Лепесбаев, Николай Ильич Рябогин, Петр Иванович Шпелевой, Виктор Федорович Мананников - всего 221 человек.
Самая тяжелая работа легла на плечи строителей – ремонт третьего энергоблока и строительство саркофага на 4 аварийном блоке. То есть как раз там, где был самый высокий уровень радиации (фон). Прежде чем начать ремонт, нужно было очистить крышу от камней, арматуры и всего того, что выбросило на крышу при взрыве. А фон такой, что людям находиться там смертельно опасно. Но что делать, если заграничные радиоуправляемые машины не выдерживают – выходят из строя? Только люди работают безотказно. И вот они идут, точнее, ползут в своих «доспехах» на крышу. Долгий, изнуряющий подъем на высоту более 50 метров. На самой крыше находиться можно не более 3 - 5 минут. Ровно столько и продолжается смена. Кажется, всего лишь 5 минут, да что за это время можно сделать? Но эти пять минут – на пределе человеческих возможностей. Вот как это описывает журналист, находившийся в Чернобыле с первых дней: «Что можно успеть за несколько десятков секунд, когда движения сковывает спецодежда, когда с хрипом втягиваешь через респиратор воздух, когда сползают очки и камнем висят на ногах тяжелые сапоги? Немного? Нет, очень много: схватить, бросить на носилки обломок бетона, чтоб другие подхватили носилки и – бегом, бегом! – к краю крыши. Вот уже, опрокинутые с шестидесятиметровой высоты, летят вниз камни, арматура, железки. Что можно успеть за секунды? Очень много! Можно рвануться вперед и поддержать оступившегося товарища, можно вместо одного камня бросить на носилки два, а то и три. И снова – бегом, бегом, бегом…». Смены – минуты. Но люди выкладывались за эти смены по полной. Потом такой же изнуряющий спуск вниз, чтобы на их место заступила другая бригада. Но на этом рабочий день, конечно, не заканчивался. Хватало работы и на других участках.
Иногда приходится слышать, что многие ехали в Чернобыль «за длинным рублем». Да, платили там немало. И были такие, кто возвращался туда снова и снова ради хорошего заработка. Однако правда такова: чем бы ни был движим человек - чувством долга или жаждой денег, там все работали на равных. Да и что плохого в том, что люди стремились достойно обеспечить свою семью, ведь рисковали они собственной жизнью, а не чужой. Вот запись из дневника Евгения Петровича Павкина, который работал в разных «режимных» городах, в том числе и в Степногорске, и строил саркофаг на 4 блоке ЧАЭС вместе с бывшими сослуживцами из Степногорска: «26.10.86 г. Здесь и только здесь можно убедиться в героизме нашего народа. Несколько раз объявляли казарменное положение механизаторам (находиться сутки и уходить только после нормы облучения). И не было ни одного отказа и ни одного недовольного взгляда. Основная наша мечта – это выспаться».
Сам Е.П. Павкин накануне аварии собирался в санаторий, подлечить больное сердце. Уже и путевка была на руках. Но тревожный звонок изменил все планы. Вместо санаторской палаты – подземный бункер, где свет не гас ни днем, ни ночью. Евгения Петровича Павкина уже много лет нет на свете, но его чернобыльский дневник - как живое свидетельство неподражаемого мужества простых рабочих парней со всего постсоветского пространства: «Ура, ура, еще раз ура! Закончили основание под 51 опору. Промучились больше месяца. Последний этап по разравниванию отметки под опору пришлось делать вручную. Для этого нужны были добровольцы. Другого выхода не было. Фон 40 - 50. Вызвалось 60 (!)  человек».

***

Когда-то я прочитала историю о том, как в блокадном Ленинграде инженер, до войны милый, интеллигентный человек, отбирал у жены и детей хлеб, который они получали по карточкам. Потом валялся в ногах, плакал, просил прощения, но назавтра все повторялось снова. Подобное происходило и в Чернобыле. Милиция искала человека, который после аварии сбежал из города, бросив жену и троих детей. После эвакуации два месяца они жили в деревне у чужих людей. Когда же началась выплата пособий эвакуированным, женщина вместе с детьми кое-как добралась на попутках до пункта выдачи, где выяснилось, что муж уже получил пособие на всю семью, включая детей, и исчез. Следователь, приехавший разбираться по этому делу, не скрывал негодования: «Нет, я найду этого мерзавца! Такая мразь живет среди нас…».
Жаль, что только в критический момент проявляется нравственная нечистоплотность ответственных работников, от которых в этот самый критический момент зависит очень многое. Почему, когда особенно остро нужна была четкая работа автобусного парка, чтобы вывозить пострадавших, директор парка, который до аварии был у начальства на хорошем счету, подленько скрылся. И в то же время директор ресторана, которого до аварии ругали на каждом перекрестке, остался, организовал столовую, в которой сам был и поваром, и официантом, и посудомойкой. Самое главное, что я поняла, изучая материалы и документы, касающиеся Чернобыльской аварии, - это то, что достойных, настоящих людей на нашем постсоветском пространстве все-таки больше. Людей - готовых рисковать собой, ради того чтобы жили другие, готовых принять в семью чужого осиротевшего ребенка, протянуть руку помощи в беде, поделиться последним с нуждающимися. Изучая документы и беседуя с теми, кто там был, я испытывала гордость за наших людей. И я верю, уважаемые читатели, что, читая этот очерк, такую же гордость испытаете и вы.
Все, кто принимал участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, рассказывают, что работать было очень тяжело, но в то же время и легко. Тяжело – физически, а легко, потому что не было никакой, привычной для всех нас, волокиты. Бумажной работы было минимум, главное – дело. Для пользы дела было разрешено решать срочные вопросы напрямую, без согласования по разным кабинетам. Руководитель любого уровня, услышав в трубке: «На проводе Чернобыль», брал решение вопроса под личный контроль. Из любого города Советского Союза в течение трех дней доставлялось необходимое оборудование. Везли оборудование и из-за рубежа. Бывшие сотрудники СУСа говорят, что только там, увидев зарубежную строительную технику, они поняли, насколько наша страна отстает от других стран. В технике, может быть, и отставали, а вот люди – золото, такого не было больше нигде в мире. Те же СУСовцы рассказывают, что там не существовало слов «нет» или «не могу», только – «надо». Чувство патриотизма было преобладающим. И подобно тому, как в войну оно заставляло советских солдат идти с винтовкой в руках против минометов, так и там оно заставляло идти с лопатами и топорами против радиации.
Именно так работали военные строители под руководством Александра Афанасьевича Коныжева летом 1986 года. Из Степногорска он уезжал вместе с группой строителей из 9 человек (В.В. Камышов,  К.К. Керн, В.Е. Лейман, В.В. Матковский,  Н.И. Рябогин, Е.Ю. Маштаков, Н.М. Смирнов, А.А. Кайзер, Н.Д. Брагин). В Целиноградском аэропорту оказалось только пять свободных билетов на рейс до Киева.  Коныжев, как старший группы,  пошел к  начальнику аэропорта и предъявил ему направление  на ЧАЭС.  Слово «Чернобыль» произвело магическое действие. С самолета тут же сняли пять пассажиров, и строители улетели.
На ЧАЭС  А.А. Коныжев был назначен начальником  4-го,  одного из самых опасных участков, где возводили защитную бетонную стену внутренней стороны саркофага. Техника работать здесь не могла, поскольку повсюду лежали куски бетона, арматуры,  обломки металлических конструкций кровли качались над головой.  Все делали вручную.  Дозиметры зашкаливало. Но в сумасшедшем ритме работы про них иногда вообще забывали. Сколько рабочие получили рентген, никто из них точно не знает.  Самому  А.А. Коныжеву выдали справку, в которой  значится, что за два месяца работы им получена доза внешнего гамма-облучения 24,3. Но тепеь уже известно, что эти цифры сильно занижались.
Недостатка в рабочей силе  на ЧАЭС не было. Уезжали одни, на их место тут же приезжали другие. Этот конвейер не прекращал свою работу ни на минуту. Не прекращалась работа и на строительной площадке. В стены саркофага непрерывно закачивали бетон. Словно в карусели,  круглосуточно кружили машины от бетонного завода к  промплощадке. За немыслимо короткий срок  было закачано 300 000 кубометров бетона. В результате невероятного, самоотверженного труда на строительство саркофага ушло всего несколько месяцев. Сколько сил, пота, риска, дерзких идей и сколько счастья оттого, что они сделали это! И как в мае 1945-го их отцы и деды оставляли свои имена на стенах поверженного рейхстага, так и они оставляли свои имена на стенах саркофага – самом величественном памятнике труду и технической мысли.
Основная работа была проделана в 1986 - 87 годах. Уже в октябре 1986 года включились в единую энергосистему страны 1 и 2 блоки ЧАЭС. В конце ноября 86-го  было закончено строительство саркофага. В декабре 87-го подключился 3 блок.  И все это время рядом с рабочими были наши медики. Врачи по пищевой гигиене, эпидемиологи, лаборанты так же, как и рабочие, работали без выходных, выезжали затемно и возвращались затемно. И хотя они не находились в непосредственной близости от реактора, но радиация угрожала и им. Она была повсюду: на растениях, на домах, под ногами, на одежде рабочих. Жизнь и смерть в Чернобыле шли рука об руку.
Главная задача, поставленная перед степногорскими медиками, - контроль над эпидемиологической ситуацией. Ответственность была огромная, ведь они отвечали за здоровье тысяч людей. Врачи проверяли продукты и воду, чтобы исключить случаи массового отравления, эпидемий, так как организм, пораженный радиацией, перестает сопротивляться любой инфекции. Столовая, места проживания – все подвергалось тщательной проверке. Люди есть люди, в любой ситуации. Вот знают, что нельзя срывать цветы, есть фрукты и ягоды – опасно для здоровья, но как пройти мимо огромных, спелых яблок, зазывно свисающих над каждым забором, как женщине удержаться, не сорвать роскошные цветы, которыми так щедра украинская земля. Тем более что и опасности-то не видно, радиация ведь не имеет ни вкуса, ни запаха («накопители», которые звенели почти непрерывно, многие просто отключали). Врачам и спрашивать даже не нужно было, есть в комнате что-то запрещенное или нет. Только подходили к двери, как дозиметр начинал пищать. Немедленно все выбросить! О себе думать некогда было – нужно было думать о других и – действовать, действовать, действовать. Наши медики: О.А. Шапоренко, Н.Д. Трушечкина, Г.М. Шелудько, Н.В. Чурилова, М.В. Руданова, Э.П. Франк, В.П. Венгер, А.А. Гердт, В.П. Половинко, В.И. Михайлюк, А.И. Савкин, Н.А. Паршукова, Н.И. Жмылева, В.В. Косточкин  там, в Чернобыле, сумели доказать свой профессионализм и высокую квалификацию. Впрочем, там никто никому ничего не доказывал. Каждый просто делал свое дело. А сегодня большинство из них даже не получают ежегодные государственные выплаты участникам ликвидации аварии на ЧАЭС. Пожар, случившийся в архиве больницы несколько лет назад, уничтожил все документы, необходимые для получения пособий. Но нам с вами, уважаемые читатели, чтобы отдать дань уважения этим людям, документы не нужны.
Сегодня  бывшим ликвидаторам  напоминают о тех днях многочисленные грамоты от руководителей всех рангов.  В первые годы после аварии государство проявляло максимальную заботу о них:  они имели различные льготы, ежегодно проводился обязательный медосмотр. В настоящее время, кроме скромных денежных выплат, никаких льгот нет, и их здоровьем больше никто не интересуется. Наша память, наше уважение, наша благодарность нужны этим людям. Это самое малое, что мы можем для них сделать.
Зачем сегодня вспоминать об этом? Ведь прошло уже 23 года, и все, что связано с Чернобылем, давно стало историей.  Нет, прошло всего 23 года. И не имеет значения, что теперь это другая страна – это наша общая история, и мы не имеем права забывать Чернобыль. Хотя бы ради памяти тех, кого уже нет с нами, и тех, кто и сегодня живет среди нас.
Авария на Чернобыльской АЭС считается крупнейшей за всю историю ядерной энергетики - как по количеству пострадавших, так и по экономическому ущербу. Но научно-технический прогресс остановить невозможно, и мир по-прежнему будет использовать «мирный атом». Другой равноценной альтернативы в области энергоресурсов в наше время попросту нет. Вопрос лишь в том, как не позволить ему превратиться в неуправляемого опасного зверя. Сегодня этот зверь по-прежнему представляет опасность, поскольку  некоторые радиоактивные элементы сохраняются в почве десятки  лет. И не надо думать, что это касается только Украины, ветры и дожди давно сделали свое дело. Для аварии такого масштаба границ не существует. Еще в течение многих десятилетий рыба, дичь и растения могут быть опасны для человека.  А печальный опыт Хиросимы и Нагасаки показал всему миру страшные последствия облучения для здоровья нескольких поколений. У нас после распада СССР вряд ли кто-то всерьез занимался этой проблемой, потому что каких-либо подтвержденных данных нет. Но то, что мы  оставили «черную метку» нашим потомкам, - абсолютно точно.
Судьба самой станции печальна. На момент аварии в апреле 1986 года она была самой мощной в СССР, однако беды не переставали преследовать ее. После пожара в 1991 году был полностью выведен из эксплуатации 2 энергоблок. А 15 декабря 2000 года был навсегда остановлен последний, 3 энергоблок, и ЧАЭС перестала существовать.